После тридцати лет разглядывания фотографий Париж казался знакомым, но снимки не передавали ни запахов, ни света, а главное – манеры людей двигаться. А больше, чем экзотичность обстановки, лиц и языка, именно движение прохожих рождало ощущение неодолимой чужеродности. Все встречи с французами в Киото, все близкое общение с европейцами не подготовили его к восприятию этой толпы с ее специфическими жестами, и, окунувшись в волны совершенно другого мира, он почувствовал себя отделенным от реальности. Где-то через час усталость взяла верх, ему показалось ребячеством ждать в кафе чудесного появления, и он уже собрался вернуться в отель, чтобы там организовать завтрашнее утро. Мелькнула мысль отправиться к исследовательскому институту к тому времени, когда Роза должна появиться на работе, – он заметит ее, и первое впечатление продиктует следующие решения.
Он увидел, как она идет прямо к нему. Она пересекала бульвар, и он понял, что она направляется к его террасе. На ней было очень простое зеленое платье и сандалии на плоской подошве, распущенные волосы свободно обрамляли лицо. Она незряче посмотрела на него и села за соседний столик. Подошел официант, она заказала кофе, и звук ее голоса, в котором он узнал тембр собственной матери – отголосок родных гор, – потряс его. До нее было меньше метра, и, поскольку она не обращала на него никакого внимания, Хару мог разглядывать ее сколько душе угодно. В ней чувствовалась энергия, которую фотографии не могли передать. Это напомнило ему хрупкое упорство цветов. «Сколько мужчин полюбили ее за это? Столкнулись ли они с ее гневом и безразличием?» – спросил он себя. Взяв чашку, она уронила ложечку, он поднял и протянул ей. Она поблагодарила, он произнес «You’re welcome», она взглянула на него.
– Вы японец? – поколебавшись, спросила она в конце концов.
– Да, – сказал он. – Вы бывали в Японии?
– Благодарю покорно, – ответила она, – что-то меня туда не тянет.
Он улыбнулся:
– Знаете, у нас много красивых вещей.
– Красивых вещей? – повторила она.
– Вещи – всего лишь вещи, – сказал он, – но все же.
Она попросила официанта принести еще кофе.
– Какие красивые вещи? – спросила она.
– У нас есть небеса, – сказал он.
– Небеса?
– Небеса, за которыми вянет сад и иногда появляются лисицы.
Она внимательно посмотрела на него.
– У вас здесь, наверно, друзья? – спросила она.
Он различил в ее голосе легкое напряжение. И подумал: «Это происходит сейчас». Что-то пришло в действие, возникла некая брешь в сплетении нитей бытия, и в его распоряжении оказалась вся бесконечность времени, чтобы погрузиться внутрь себя, прежде чем ответить. Странная оторопь напала на него там, где он находился, и унесла вовне, под деревья Кокэдэра. Он блуждал под сенью листвы и восхищенно поражался способности деревьев порождать жизнь, несмотря на крепко держащие корни. Он слышал их пение и понимал мощь неподвижных преображений. На какое-то мгновение он забылся под кронами памяти, завороженно любуясь мхами и туманами, отдаваясь магическому излучению земли. Истина струилась в мерцающих отблесках подлеска, где чередой проходили годы, волны одиночества и беспомощности. Вскоре он станет обузой для близких, и, убаюканный речитативом листьев, он подумал: «Ничто не происходит случайно». Она смотрела на него, он любил ее с безумной силой и единым махом вырвал себе сердце.
– Нет, – сказал он, – я никого не знаю во Франции.
Она снова посмотрела на него и пожала плечами.
– Конечно, – сказала она.
Он подумал о Бет, которую Нандзэндзи превращал в другую женщину, подумал о том, что его всегда тянуло куда-то вовне, но здесь он был всего лишь иностранцем, и наконец подумал, что любить – это значит дарить свет. Он заговорил с ней по-японски. Сказал, что она мощный цветок, что он верит в ее силу и решимость, добавил, что надеется: однажды дух откроет ей свое сердце. Она недоуменно прищурилась, подозвала официанта, расплатилась за кофе, встала.
– Желаю вам приятно провести время, – сказала она.
Он проводил ее взглядом до ближайшего входа в метро, попросил счет и вернулся в отель, следуя маршруту, проложенному в смартфоне. Лег на кровать. Он ждал дикой пронзающей боли, которая оставит его опустошенным и обугленным, очищенным от всех эмоций. Он не почувствовал ничего.
Он позвонил в авиакомпанию и тому человеку, которого приставил к нему Манабу Умэбаяси, пообедал, а потом поужинал у себя в номере, никуда не выходя. На рассвете следующего дня шофер ждал его у входа в отель. На этот раз он хотел прожить каждое биение сердца, отделявшее его от вылета, и не спал всю дорогу до аэропорта.
Зарегистрировал багаж, пошел в ВИП-зал, выпил там вина и кофе. Сев на свое место в самолете, он снова приготовился к волне печали, но вместо этого ощутил головокружительное облегчение и необъяснимое опьянение. Самолет пробил тучи, солнце залило кабину, и он вспомнил роман, о котором рассказывала Эми, – о невозможной любви, которая, как и дружба, остается частью любви.
Винный пейринг
К этому роману, меланхоличному и поэтичному, сервируем Cumières Rouge Meunier от Geoffroy 2015 – открываем за час или готовим декантер. Coteaux Champenois – редчайшая категория в самом игристом регионе на планете. Тихий пино менье – сложный, держащий в напряжении, смело становится в один ряд с крюшной красной Бургундией. Здесь и яблоко гренни смит, несколько часов пролежавшее под дождем, и прелая листва с грибницей. Отвлекся на час – и бокал наполнился экзотическими фруктами с фокусом на зеленый манго – органолептика так же многообразна, как и палитра смыслов у Барбери. Любопытно исследовать менье вместе с этим сумрачным, импрессионистским романом – тонким портретом Японии, созерцательной одиссеей, притчей о разнообразии любви, наших темных сторонах и слепых зонах.
Geoffroy Cumières Rouge Meunier 2015
Фото на обложке: © Kari Shea/Unsplash.