«Опьянел, и лежал обнаженным»
Вы, возможно, возмутитесь тем, что мы включили в эту статью Священное писание, но Библия – это самая настоящая литература. А вино в литературе – тема, имеющая без преувеличения ветхозаветные масштабы. Именно из Ветхого Завета мы узнаем об опьянении Ноя и поступках его сыновей, предопределивших судьбы будущих библейских народов. «Ной начал возделывать землю и насадил виноградник, и выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем», – говорится в Книге Бытия.
Библеисты до сих пор спорят о том, был ли Ной первым виноделом и что именно он выпил. Если это было все-таки вино, то в этих двух стихах отражена очень важная веха: в древности люди трудились на земле, выращивая лишь предметы первой необходимости. Ной же, возможно, впервые произвел продукт, который приносит радость и дает возможность расслабиться. Если так, то именно благодаря успехам праведника в виноградарстве люди получили возможность устраивать праздники, которые приходят на смену ежедневному тяжелому труду.
Но еще с древности вино сопровождало человека не только в радости, но и в печали. Вспомните хотя бы глаза прокуратора Иудеи в «Мастере и Маргарите» Михаила Булгакова, воспаленные от бессонницы и вина. Вот только какого вина?
«Фалерно» или «Цекуба»?
Одна из самых загадочных русских книг XX века вызывает немало вопросов и у знатоков вина. Исследователи до сих пор не могут поставить точку в споре о том, чем Булгаков поил своих заглавных героев.
«Мессир прислал вам подарок <...> – бутылку вина. Прошу заметить, что это то самое вино, которое пил прокуратор Иудеи. Фалернское вино», – читаем в 30-й главе романа.
Здесь автор точно называет вино, которое предпочитал Понтий Пилат. Он также пишет, что Мастер и Маргарита «глядели сквозь него и видели, как все окрашивается в цвет крови». Логично предположить, что вино красное. Но исторические фалернские вина были белыми.
Если же вернуться на несколько глав назад, то внимательный читатель может заподозрить классика в ошибке. В 25-й главе пятый префект Иудеи угощает гостя «густым красным вином», но не фалернским.
– Превосходная лоза, прокуратор, но это – не «Фалерно»?
– «Цекуба», тридцатилетнее, – любезно отозвался прокуратор.
Вопросов становится еще больше, если вспомнить фразу, оставленную Булгаковым в материалах к книге. «Falernum vinum золотистое вино!», – пишет он в тетради, но в последней редакции романа процитированные выше отрывки не меняет. Поскольку Булгаков работал над романом до конца жизни и оставил его незавершенным, можно предположить, что он просто не успел снять это противоречие. Однако среди литературоведов и сегодня нет единого мнения по этому вопросу.
«Пробка в потолок»
С легкой руки Виссариона Белинского «Евгений Онегин» получил звание «энциклопедии русской жизни». Про любимые вина высшего света первой половины XIX столетия в этой энциклопедии тоже можно найти немало интересного. Уже в первой главе Пушкин пишет:
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждет его Каверин.
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток…
Современники Пушкина не нуждались в разъяснении, что такое «вино кометы». Мы же можем обратиться за ними к комментариям Владимира Набокова, из которых узнаем, что речь шла о шампанском урожая 1811 года.
Этот год стал знаменательным не только для французского астронома Оноре Фложерга, открывшего большую комету, но и для виноделов, которых к тому моменту уже долго преследовали неурожайные годы. Можно считать совпадением идеальные погодные условия для созревания лозы в 1811 году, но владельцы виноделен во Франции, Германии и Венгрии были убеждены, что они обязаны ими комете, и некоторые из них даже отразили это в маркировке вин.
Год был урожайным и для мадам Клико-Понсарден, которая в 1814 году отправила в Россию более 23 тысяч бутылок с этикеткой «Vin de Bouzy, 1811, de la Comete» («Вино из Бузи, 1811, года Кометы»). Логичным будет сделать вывод, что в ресторане французского повара Пьера Талона Евгений Онегин пил именно винтажную Veuve Clicquot.
Можем ли мы попробовать «вино кометы»? К сожалению, едва ли. Кометой, принесшей европейским виноделам хороший урожай, была C/1811 F1 с периодом обращения в 3100 лет. Нетрудно вычислить, что ближайшее «вино кометы» можно будет попробовать только году к 5000-му. Если, конечно, глобальное потепление не убьет к тому моменту виноделие в Шампани.
Сам Пушкин, правда, признается в «Евгении Онегине», что шампанским винам (если точнее, то винам из Аи) он предпочитает бордо, так как шампанское напоминает «блестящую, ветреную, живую», но «своенравную и пустую» любовницу, а вот бордо «подобен другу».
«Под именем шампанского»
В доме Лариных пили игристое попроще. Во время застолья в честь именин Татьяны:
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже.
Это вино неоднократно встречается в поэзии Пушкина, а также в романе «Дубровский», где во время застолья у Кирилы Петровича Троекурова «несколько бутылок <…> цымлянского (так у Пушкина. – Прим. SWN) громко были уже откупорены и приняты благосклонно под именем шампанского, лица начинали рдеть, разговоры становились звонче, несвязнее и веселее».
Вино получило название донской казачьей станицы Цимлы и, по легенде, обязано своим появлением Петру I. Царя подкупил благоприятный климат этих мест, поэтому он решил разбить здесь виноградники. Для этого вина использовались такие сорта винограда, как цимлянский черный, красностоп золотовский и плечистик. После первичной ферментации сусло заливали в бочки и оставляли до весны. Затем вино разливали по бутылкам, где процесс брожения возобновлялся, и напиток насыщался углекислым газом. Купить цимлянское и почувствовать себя за столом Лариных или Троекурова не составит особого труда и сейчас, хотя технология производства с тех пор изменилась.
«Законченный пропойца. Я вас познакомлю»
От игристых перейдем к крепленым, а именно к портвейну и хересу. Как цимлянское подавали в 1820-е, когда происходит действие «Дубровского», «под именем шампанского», так в советское время под именем портвейна продавалось дешевое крепленое вино, известное в народе как «бормотуха». Очевидно, что этот портвейн не имел ничего общего с оригинальным португальским, однако он был важной частью культурного контекста тех лет. «Портвейн распространялся доброй вестью, окрашивая мир тонами нежности и снисхождения», – писал Сергей Довлатов в повести «Заповедник». Из другого места в этой повести мы узнаем, что речь, скорее всего, идет о дешевом и очень популярном «Агдаме».
– Кто такой Марков?
– Фотограф. Законченный пропойца. Я вас познакомлю. Он научил меня пить «Агдам». Это нечто фантастическое! Он и вас научит...
– Премного благодарен. Но боюсь, что в этом деле я и сам – профессор.
А вот советский херес, в отличие от портвейна, считался качественным напитком. Наиболее популярными в СССР были крымский и молдавский херес. Спросом также пользовался херес, произведенный в Армении, Узбекистане, Казахстане, Ростовской области, Дагестане и Краснодарском крае.
«Избегать легких напитков и пить как можно больше хересу»
Вообще изначально херес – это крепленое испанское вино с богатой историей. Его высоко ценили классики зарубежной и русской литературы, отдававшие ему дань в своих произведениях.
В первую очередь при словосочетании «херес в литературе» вспоминаются, конечно, пьесы Уильяма Шекспира, в которых неоднократно воспевались удивительные свойства этого вина. Один из самых ярких героев исторических хроник Шекспира, сэр Джон Фальстаф из «Генриха IV» посвящает хересу обширный монолог, из которого мы приведем лишь часть.
«Добрый херес производит двоякое действие: во-первых, он ударяет вам в голову и разгоняет все скопившиеся в мозгу пары глупости, мрачности и грубости, делает ум восприимчивым, живым, изобретательным, полным легких, пылких, игривых образов, которые передаются языку, от чего рождаются великолепные шутки. Второе действие славного хереса состоит в том, что он согревает кровь; ведь если она холодная и неподвижная, то печень становится бледной, почти белой, что всегда служит признаком малодушия и трусости; но херес горячит кровь и гонит ее по всему телу. <…> военное искусство – ничто без хереса, ибо он приводит его в действие, а ученость – не более как золотой клад, оберегаемый дьяволом, пока херес не выведет ее на свет и не пустит в ход и оборот...»
Свой панегирик хересу Фальстаф завершает так: «Будь у меня хоть тысяча сыновей, я первым долгом внушил бы им следующее жизненное правило: избегать легких напитков и пить как можно больше хересу».
Нельзя точно сказать, как пили херес во времена Фальстафа, то есть в начале XV века, но в конце XVI века, когда Шекспир писал пьесы с участием этого героя, херес принято было подавать в горячем виде со взбитыми яйцами и сахаром.
«Вымя есть, а хересу нет»
Веничка Ерофеев, главный герой одного из самых известных текстов XX века на русском языке, ожидаемо предпочитал не испанский, а советский херес. Пил он много и со страстью. Поэма «Москва – Петушки», как когда-то «Евгений Онегин», стала новой «энциклопедией русской жизни». Сам Венедикт Ерофеев, называя книгу поэмой, отсылал читателя к «Мертвым душам» Николая Гоголя, а чуть ли не единственным хорошим исследованием своего произведения считал диссертацию, в которой проводилась параллель между его текстом и трагедиями Шекспира.
Фирменные коктейли Венички «Ханаанский бальзам», «Дух Женевы», «Слеза комсомолки», «Поцелуй тети Клавы» и «Сучий потрох» можно встретить в барах и сегодня, но, как вы понимаете, от оригинальных напитков в них осталось только название.
Херес же должен был помочь главному герою справиться с похмельем. Явившиеся Веничке в момент утренней дурноты ангелы Господни предложили ему в ожидании открытия магазина выпить херес в ресторане Курского вокзала.
– А у вас чего – только музыка?
– Почему «только музыка»? Бефстроганов есть, пирожное. Вымя…
Опять подступила тошнота.
– А херес?
– А хересу нет.
– Интересно. Вымя есть, а хересу нет! Очччень интересно. Да. Хересу – нет. А вымя – есть.
Хереса в то утро Веничка так и не дождался: его провели через весь зал и вытолкнули на воздух.
Фото: Clarisse Meyer, Giammarco Boscaro, Roman Kraft on Unsplash.