У Мухранбатони – отрывок из книги Геннадия Йозефавичуса

Лозы, как и полагается, были высажены прямо за стенами замка – чтобы виноградные грозди можно было, срезав, минут за пять-десять донести в корзинах до прессов, спрятанных на заднем дворе. У Мухранбатони ногами не давили. И бочки были из такого дуба, как надо. А вот среди лоз – плюралистическое разнообразие: кроме бургундского «шардоне» и вывезенных из Бордо «каберне» и «мерло», свои, грузинские – «саперави», «тавквери», «ркацители», «мцвани», «шавкапито».

И вино выходило исключительного качества, за что на выставках – от Москвы до Парижа – были получены многочисленные медали. Ну и на высочайших столах, даже на императорском, мухранские вина не переводились. Император, кстати, в хозяйство Мухранбатони заезжал, в свежепостроенном замке останавливался, за прогрессивное мышление хвалил.

Потом, понятно, революция, разор, упадок, и так – почти на сто лет, пока какому‐то неистовому шведу, влюбившемуся в Грузию (иностранцы здесь влюбляются сразу и бесповоротно – в землю, в горы, в девушек, в песни, даже в язык; может, в грузинском вине причина или в хинкальном фарше?), не втемяшилось купить развалины княжеского дворца, расчистить забитые мусором подвалы и восстановить сначала виноградники, потом – винодельню, а затем уже – и сам замок, chateau «Мухрани».

Собственно, результаты шведской любви мы видели с высоты, из вертолетных окошек: дивный белый дворец, окруженный разросшимся парком, сотня гектаров ухоженных виноградников; никакой разрухи. Теперь мы мчались в замок по земле – посмотреть хозяйство и, как мы надеялись, немного выпить и легчайшим образом закусить.

Встречать делегацию вышли хмурый джентльмен, представившийся «историком», две девушки-переводчицы (одна с татуировкой, вторая – без), водитель директора и, чуть позже, сам директор, явно иностранного вида гражданин в фетровой шляпе, твидовом пиджаке, штанах из кордюроя и в сапогах гармошкой. Директор Питер оказался ставленником шведского магната, тоже шведом; фамилию его на слух я расслышал так: «Светишин».

Управитель замка, пожимая руки, широко улыбался; видно было, что в Грузии ему нравится, что командовать замком и виноградниками ему – по плечу и что народ его любит. Историк смотрел на него верноподданнически, девушки-переводчицы – с любовью, водитель – с некоторым снисхождением, то есть именно так, как обычно все водители смотрят на своих пассажиров.

Питер предложил нам в компании девушек сходить на виноградники, осмотреть подвалы и винодельню, а сам пошел работать, иными словами, распоряжаться насчет обеда и разных напитков (как мы надеялись). Водитель, поняв, что ехать в ближайшее время никуда не придется, от безысходности увязался за нами, историк, процитировав Гомера («В Грузии так много вина, что им можно оросить всю страну. Вина здесь игристые и ароматные»), испарился. Видимо, отправился дальше работать с источниками. А мы, ведомые девушками, направились в дубовую рощу. Она оказалась разросшимся, некогда по‐версальски регулярным, парком. Кстати, как выяснилось, дубы в Мухрани растут неспроста: само название поместья происходит от слова «муха», то есть «дуб» (а совсем не насекомое) в переводе с грузинского.

Одна из девушек (та, что с татуировкой) тоже начала с цитаты. Геродот, сказала она, утверждал, что «Грузинские племена знают, как выращивать виноград, делать вино и имеют подходящие для этого сосуды»; впрочем, сильно углубляться в тьму веков проводница не стала и сразу перешла к рассказам о князе, о его просветительской деятельности и о том, как тот любил своих людей. «И даже кучер у него читать и считать в уме умел», – немедленно добавил водитель Питера. И мы поняли, что связь времен не прерывается и что извозом в Мухрани занимаются люди в высшей степени образованные.

Девушка провела нас через обширный старый парк, и мы оказались у границы виноградников. Вся глина, которая уже к тому времени могла налипнуть на нашу обувь, налипла, так что передвижение по землям князей Мухранских превратилось в некоторую пытку. Впрочем, не для всех: воспрянувший из мертвых и уже забывший о полете Тотибадзе-младший умудрялся порхать над землей, и его белые кроссовки продолжали оставаться белыми. Вот он‐то и пошел рассматривать лозы, а мы – мы стали наблюдать за его передвижениями с безопасного расстояния, благо и шагу сделать уже не могли.

Наконец Костя вернулся, и экскурсоводша повела нас к замку. Мы обошли прелестный, еще не до конца отреставрированный дом, зашли в княжеские конюшни, где в стойлах снова стоят лошадки чистых кровей, посмотрели засеянную травой площадку, на которой летом планируется устраивать фестивали и концерты, и, кое‐как обмыв подошвы в отражающей грузинское небо луже, спустились в подвалы. И вот там, под землей, наконец‐то удивились: в разных направлениях галереи погребов уходили так далеко, что конца и краю им видно не было. И если до спуска в подземелья информация о том, что князь продавал в год до полутора миллионов бутылок (что и по нынешним временам – огромное количество для одного хозяйства), казалась не совсем правдоподобной, то после – мы готовы были поверить любой другой информации, исходящей от нашей проводницы. И вообще – любой, самой невероятной информации.

А дальше – нам показали винодельню: все эти механизмы, аккуратно, как руками, отрывающие ягоды от гроздей, прессы, деликатно отжимающие сок из ягод, только что гроздьями висевших на лозах, огромные стальные баки для брожения сока, только что выжатого из ягод, лишь недавно в составе гроздей висевших на лозах, бесконечные ряды дубовых бочек, в которые заливается молодое вино, только-только превратившееся в вино из сока. 

Как и полтора века назад, в мухранских подвалах все происходит на французский лад. И очень по‐современному. Получается, заветы князя продолжали претворяться в жизнь. Дело Мухранбатони живет и процветает. «Кто дал окраску мухранскому соку?» – спрашивал сто лет назад Тициан Табидзе, «Мы, – могли бы ответить шведы, – и французский дуб». Хорошенько все осмотрев, мы вновь встретились с Питером. Только теперь не у ворот, а в помещении для приемов официальных делегаций. Стол был уже накрыт, и из того угла, где он стоял, дивно пахло свежим хлебом, лобио и другой домашней стряпней. Фужеры, правда, были расположены группами на другом столе, и на каждого из нас полагалось по дюжине; очевидно, назревала подробная дегустация, никак не привязанная к обеду. И тут самый мудрый из нас, Максим (или же – самый голодный), предложил два процесса – дегустации мухранских вин и легчайшего закусывания – не разделять. Предложение, как понимаете, было встречено с энтузиазмом и поддержано подавляющим большинством голосов, то есть всеми имевшимися в наличии. И мы, не медля, расселись за столом.

Членам экспедиции бог послал в тот день сациви, жареной картошки, речной форели, лобио, деревенских цыплят, горячих хачапури, сулугуни, ну и десяток бутылок вина Château Mukhrani, от прелестного «Горули мцване» и ароматнейшего розового «Тавквери» до полнотелых красных «Шавкапито» и «Саперави из княжеских подвалов». И да, чачу, сделанную из отжимков всех мухранских сортов винограда.

Подняв первый бокал (с тем самым прелестным «Горули мцване», которого можно выдуть целую бочку), Питер с энтузиазмом воскликнул: «Сакартвелос гаумарджос», мы встали и выпили за Грузию, которая нас, детей разных народов, не только объединяла в этот момент, но кормила и поила, и не березовым соком, а соломенным вином. Дальше настал черед розового (на которое Питер делает большую ставку в борьбе за открытые террасы тбилисских ресторанов) и тоста за Швецию. И почему‐то именно за Швецию было особенно приятно пить в окружении друзей, бокалов и тарелок со снедью. Да и Питер нам всем был страшно симпатичен, и, выпивая за Швецию и шведов, мы, конечно, в первую очередь пили за него, за нашего доброго хозяина, накрывшего столь своевременный и роскошный стол.

А потом – потом мы все захмелели: белое, розовое, красное, сухое и не очень, молодое и выдержанное – завет «не мешать» мы нарушили сразу, и похмелье оттого было вполне ожидаемым и весьма уместным.

И вот в таком виде – счастливыми и пьяными – мы снова сели по машинам и поехали к маршалу Кутателадзе.

Фото на обложке: © Château Mukhrani.